"Нордиды из Лори" навеяли. Почему только армяне могут быть нордидами?
Mike 117 писал
цитата:
про чорнобривого казака это вы лихо:)) Одна проблема, что ашкеназы чаще депигментированы и вливали бы в украинцев скорее нордичный элемент:
Предлагаю в этом треде выкладывать фото евреев-ашкеназов, желательно с нордической внешностью. Тем более, они встречаются повсеместно во всех странах и городах.
Еврей- ашкеназ (75 лет) из Новгород-Северского( Черниговская обл.) Волосы( были) русые, глаза (внимание!!) голубые ! Про нордичность можете судить сами.
еврей может принадлежать к любой подрасе европеда и переходных типов. А с реди ашкеназов их (балтидов) полно. Но несмотря на то что еврей может в целом принадлежать к какому либо антропотипу, в нём обычно присутствует нечто спецефически еврейское. Некая совокупность нюансов (кончик носа, мясистые/пухлые губы, выпученные глаза и др.). Между прочим тусклость глаз я тоже заметил и запах (может от кошерной диеты?).
Выставляю для классификации еврея из Латвии. Не в тему, т.к. он явно не нордид, но к сожалению админ ещё не открыл тему для классифицирования :(. Киров Липман
Обычно даже у "нееврееобразных", светловолосых и голубоглазых, евреев сохраняются некоторые переднеазиатские черты - шнобель, толстые губы, глаза "домиком" с характерными тёмными кругами.
Но как воспринимать тех, кто ну вообще нисколько не похож (как вот эта блондинка на второй фотографии)? Ведь если за внешность отвечают гены, значит, генетически они неевреи...
Но как воспринимать тех, кто ну вообще нисколько не похож (как вот эта блондинка на второй фотографии)? Ведь если за внешность отвечают гены, значит, генетически они неевреи...
очень просто, любой из них укусит вас за шею, и сделаетесь убежденным евреем
Обычно даже у "нееврееобразных", светловолосых и голубоглазых, евреев сохраняются некоторые переднеазиатские черты - шнобель, толстые губы, глаза "домиком" с характерными тёмными кругами.
Но как воспринимать тех, кто ну вообще нисколько не похож (как вот эта блондинка на второй фотографии)? Ведь если за внешность отвечают гены, значит, генетически они неевреи...
а чего тут паразительного? они ведь мешаются с другими, хотя потерянное колено все равно возвращают в свое лоно:) Яркий пример Ленни Кравиц со своей женой. Сам Ленни имел отца еврея (из Одессы кстати) и черную мать с каких-то островов. т.е. по всем канонам он не еврей. Но он женился на девушке , у которой мать -еврейка . Все - теперь их дочь никто не назовет нееврейкой. А представьте сколько до этого работала подобная схема.Можно не удивляться при таких намесах.
demios, нет, я немного не об этом. Что они там сами решают насчёт евреев/неевреев, это их дело. Вопрос в соответствии внешнего вида сущности человека и в отношении к такому человеку. Каким бы русским по духу ни был человек еврейского происхождения, но если он обладает типично еврейской внешностью, большинство окружающих будут считать его евреем. И наоборот. Если индивид с такими же еврейскими корнями (например, известно, что в роду были евреи, но неизвестно, сколько) является обычным нордом/балтидом, во внешности которого нет ничего арменоидного, при этом не иудей и ведёт себя как русский человек, считать ли его русским или нет? Понятно, такое бывает редко (обычно хоть что-то да указывает на еврейство), и каждый случай индивидуален, но всё же...
Aquila Aquilonis то же самое хотела сказать про глаза девушки (губы скривила, не оч понятно), но подумала , что точно оскорблю чувства форумцев, указав перстом на арктическую блондинку:)
Пост N: 1179
Зарегистрирован: 03.11.06
Откуда: Германия, Лейпциг
Отправлено: 29.10.07 19:40. Заголовок: Re:
"Евреи принесли культуру, науки и искусства диким балто-славянским племенам, обитавшим на землях теперешней Белоруссии. Они познакомили их с колесом, научили добывать огонь, плавить металл, культивировать землю и пользоваться предметами личной гигиены. Первая письменность, возникшая в Белоруссии, была создана не на основе рунического германо-скандинавского алфавита, как пытаются представить исследователи неонацистского толка, и не на основе кириллицы, как полагают обыватели. Первыми письменами на территории теперешней Белоруссии были ивритские литеры. Глиняные таблицы с ивритскими надписями, найденные в Белоруссии, датируются 6 веком нашей эры."
Пост N: 1180
Зарегистрирован: 03.11.06
Откуда: Германия, Лейпциг
Отправлено: 29.10.07 20:30. Заголовок: Re:
В галерее характеров, населяющих сочинения Антона Павловича Чехова, читатель не раз встретит и еврейские типы.
Среди русских писателей первого ряда Чехов, пожалуй, не имеет себе равных по числу персонажей-евреев, которые поданы и поняты в естественном и характерном плане — во взаимоотношениях с русскими.
Скрещиваются, пересекаются судьбы людей двух национальностей на общей почве отечественного быта. Парадоксы пересечений у Чехова нельзя назвать искусственными и литературными. Острота, резкая проблематичность происходящего органическим образом укоренены в обычной жизни. Чтобы обнаружить повседневную природу этих пересечений, их остроту и резкость, нужен был ясный, сочувственно-чуткий ум Чехова, направленный к существенному, а не внешнему и броскому.
Прежде чем мы дойдем здесь до более или менее известных чеховских откликов, надо сказать хоть немного о предыстории. Южнорусские — таганрогские — годы детства и юности Чехова напитали его изрядным запасом впечатлений и по нашей теме. Так что вполне понятно появление соответствующих персонажей уже в пьесе, известной современному читателю и зрителю под названием «Платонов»*.
Как водится у начинающих**, пьеса переполнена словами и персонажами. Среди прочих — отец и сын Венгеровичи. Обрисованы они без малейшей симпатии, но и без пристального внимания. Венгерович-старший, Абрам Абрамович, предприимчив и богат, у него во владении шестьдесят три кабака.
Венгерович покупает — на чужое имя — поместье Войнищевых, и на этом его приобретательские планы не кончаются (XI, 158) [1]. Абрам Абрамович чадолюбив: не раз говорит о своем отцовском долге, всегда озабочен будущим детей. Нравственные его проявления, во всяком случае за пределами родной семьи, не хороши (что, впрочем, не является исключением в обрисованном быте и вполне русских людей). Венгерович-отец безоглядно корыстен и не смущается мстительной жестокостью.
Особенно он невзлюбил учителя Платонова — за прямоту, нервную тревожность его мнений и отношений. Происходит такой разговор Венгеровича с Осипом, «разбойником» и конокрадом:
Венгерович-1. Говори тише... Ты знаешь... Платонова?
Осип. Учителя? Как не знать!
Венгерович-1. Да, учителя. Учителя, который учит только ругаться и больше ничему. За сколько ты возьмешься искалечить этого учителя?
Осип. То есть как искалечить?
Венгерович-1. Не убить, а искалечить... Убивать людей не следует... Для чего их убивать? Убийство — это вещь такая, что... Искалечить, то есть побить так, чтобы всю жизнь помнил...
Осип. Это могу-с...
Венгерович-1. Поломай ему что-нибудь, на лице уродство сделай... Что возьмешь? Тссс... Кто-то идет... Отойдем немного далее... (XI, 68).
Чуть раньше Венгерович напоминал Осипу: «Сколько я передавал тебе денег, так это ужас...» Из этих слов следует, что Венгерович не раз задавал Осипу задачи по меньшей мере бесчестные: зачем бы иначе давать деньги разбойнику?
Исаак Венгерович, сын, студент, относится к Платонову высокомерно-презрительно. Он своего рода вариация — отдаленная и сильно упрощенная — на тему будущего Львова из «Иванова». «Вы смотрите на меня, точно великан на пигмея» (XI, 38),— шутит Платонов, стараясь понять студента. Тот же знает одно: «Я презираю таких людей, как вы!» (38); «Я честный человек и не пошляк» (39); «Сильно презираете?» — «Насколько это возможно для человека, всей душой ненавидящего пошлость, тунеядство, фиглярство...» (39).
Высокомерие, запальчивая презрительность младшего Венгеровича доходит до комических и одновременно страшноватых пределов:
Венгерович-2. Говорят, что у евреев нет поэтов.
Платонов. Кто говорит?
Венгерович-2. Все говорят... А какая ведь это подлая клевета!
Платонов. Полно придираться! Кто это говорит?
Венгерович-2. Все говорят, а между тем сколько у нас настоящих поэтов, не Пушкиных, не Лермонтовых, а настоящих! Ауэрбах, Гейне, Гете...
Платонов. Гете немец.
Венгерович-2. Еврей!
Платонов. Немец!
Венгерович-2. Еврей! Знаю, что говорю!
Платонов. И я знаю, что говорю, но пусть будет по-вашему! Полуученого еврея трудно переспорить.
Венгерович-2. Очень трудно... Пауза. Да хоть бы и не было поэтов! Велика важность! Есть поэты — хорошо, нет их — еще лучше! Поэт, как человек чувства, в большинстве случаев дармоед, эгоист... Гете, как поэт, дал ли хоть одному немецкому пролетарию кусок хлеба? (99).
Мы не будем подробно рассматривать характер молодого Венгеровича и ограничимся данным беглым обзором персонажей «Платонова». Дальше Чехов уже станет вполне Чеховым: краски не будут ложиться на полотно в относительной отдельности, вся жизнь завяжется тугими узлами обиходных драм, встреч и расставаний.
Что же касается пьес Чехова после «Иванова», о котором речь впереди, то там краски подобного рода вовсе не придутся впору. Только в «Вишневом саде», в третьем действии, зазвучит еврейский оркестр, как бы подчеркивая парадоксальность протекающей жизни. Но там оркестр этот — лишь деталь фона драмы, а не ее прямой участник.
Пост N: 1181
Зарегистрирован: 03.11.06
Откуда: Германия, Лейпциг
Отправлено: 29.10.07 20:33. Заголовок: Re:
Обычность жизни, рядовая повседневность — все это в произведениях Чехова очевидно, всякому ясно. Но, разумеется, обычность эта относительная, потому что в ней заключены неисчерпаемые возможности горького и смешного, драматизма и лиричности. И в этой повседневности введение инонациональных фигур, как сказано, по-своему обостряет и парадоксализует происходящее.
И.А.Бунин в своей незавершенной книге «О Чехове» трижды вспоминает и очень высоко оценивает рассказ Чехова «Тина» (1886): «Меня поражает, как он моложе тридцати лет мог написать «Скучную историю», «Княгиню», «На пути», «Холодную кровь», «Тину», «Хористку», «Тиф»... Кроме художественного таланта, изумляет во всех этих рассказах знание жизни, глубокое проникновение в человеческую душу в такие еще молодые годы.» [2]. Бунин негодует по поводу отрицательного мнения знакомой Чехова М.В.Киселевой о «Тине», считая, как можно понять, такое мнение недалеким и ханжеским. [3] Наконец, «Тина» включается Буниным в список лучших, на его взгляд, произведений Чехова. [4]
В тягучей жизни с невнятными намерениями и невыразительными свершениями происходит следующий поначалу нисколько не выдающийся эпизод. Поручик Сокольский приезжает на водочный завод, желая получить деньги по векселю, который был выдан его двоюродному брату владельцем завода Моисеем Ротштейном. Из рассказа ясно, что основательной необходимости в срочном получении денег ни у Сокольского, ни у его кузена Крюкова нет. Ротштейн, оказывается, недавно умер. Завод перешел к его дочери Сусанне Моисеевне, которую Чехов делает почти ровесницей себе: ей двадцать семь. После недолгих возражений Сусанна собирается выплатить деньги Сокольскому. Но в последний момент, взяв у него вексель, комкает его и прячет. Долга не отдает. А Сокольский возвращается в близлежащее имение брата только на другой день. Он завел с Сусанной летучий роман, сам того никак не ожидая. Возмущенный Крюков едет разбираться с Сусанной насчет долга и тоже пропадает на время.
Рассказ кончается тем, что спустя несколько дней после возвращения домой Крюков снова неотвязно влечется в дом Сусанны Моисеевны. Он едет к ней. Находит там Сокольского, вообще-то отправившегося к невесте, и еще чуть ли не десяток знакомых мужчин из здешней округи. Они едят, пьют, поют, словом — развлекаются, причем похоже, все эти они относятся к Сусанне не без специального интереса.
Таковы, напоминаю, основные контуры происходящего в «Тине».
Сусанна безусловно свободнее, значительней, интересней всех прочих лиц в рассказе. Она наделена разнообразной жизненной энергией, а ее безнравственность в немалой мере обусловлена ничтожностью существования окружающих. В ней, по словам Сокольского, видят «уездную царицу Тамару». «Что в ней завлекательно, так это резкие переходы, переливы красок, эта порывистость анафемская...» — поражается Крюков (V, 374).
Да и свою безнравственность-то Сусанна по сути дела предваряет, заранее объявляет, нелестно отзываясь с самого начала знакомства с Сокольским вообще о женщинах: «Живу я уже, слава тебе господи, 27 лет, но ни разу в жизни не видела ни одной сносной женщины. Все ломаки, безнравственные, лгуньи...» (364).
Для нас всего важней то обстоятельство, что жизнь Сусанны Ротштейн в уезде — это своего рода «судьба резидента». Дом ее — словно бы временное пристанище: «...вся обстановка носит на себе одну характерную особенность, какую нельзя стереть ни роскошью, ни модой, а именно — полное отсутствие следов женских хозяйских рук, придающих, как известно, убранству комнат оттенок теплоты, поэзии и уютности. Здесь веяло холодом, как в вокзальных комнатах, клубах и театральных фойе»,— чувствует Сокольский (366). Дом Сусанны и она сама воспринимаются другими как странные, непривычно рельефные.
Сусанна ощущает свое еврейство как бы глазами окружающих: «Поссоритесь после свадьбы с женой и скажете: «Если б та пархатая жидовка не дала мне денег, так я, может быть, был бы теперь свободен, как птица!» (365); «Знаете, я еврейка до мозга костей, без памяти люблю Шмулей и Янкелей, но что мне противно в нашей семитической крови, так это страсть к наживе. Копят и сами не знают, для чего копят. Нужно жить и наслаждаться, а они боятся потратить лишнюю копейку. В этом отношении я больше похожа на гусара, чем на Шмуля. Не люблю, когда деньги долго лежат на одном месте. Да и вообще, кажется, я мало похожа на еврейку. Сильно выдает меня мой акцент, а?» (367—368) и так далее.
Во всем этом именно самоощущение «среди чужих», хотя бы «среди других», несмотря на то, что Сусанна привычно стремится преодолеть такое состояние выработанной, подчеркнутой независимостью, даже порой развязностью. Это именно «жизнь резидента» — богатого, но не теряющего ни на час чувства парадоксальности своего положения.
Это чувство не покидает в течение всей истории и самого автора «Тины».
Вряд ли можно, читая «Тину», не уловить повышенного интереса и расположения Чехова к Сусанне, не заметить очевидного признания ее незаурядности. Это следует из всех описаний и диалогов. И это при том, что в зерне ее натуры, во всей повадке залегла насмешливо-злая наступательность, Чехову не близкая, но жизнью объяснимая.
Вероятно, справедливо будет заметить, что у Чехова из всех парадоксов — говоря научно — межнационального общения тот, что представлен в «Тине»,— самый яркий, доведенный даже до рискованно-смелой обостренности.
Пост N: 1182
Зарегистрирован: 03.11.06
Откуда: Германия, Лейпциг
Отправлено: 29.10.07 20:34. Заголовок: Re:
Меньше чем через год после «Тины» в той же газете «Новое время», издаваемой А.С.Сувориным, появился другой рассказ Чехова с еврейским персонажем в центре — «Перекати-поле» (1887).
Чехов вспоминает о своей поездке в Святогорский монастырь на берегу Донца, где он оказался в одном гостиничном номере с молодым человеком лет двадцати двух.
«Я еврей, выкрест... Недавно принял православие» (VI, 257) — объяснил тот. Александр Иваныч, ранее звавшийся Исааком, родом из Могилевской губернии. Он ушел из родительского дома, желая, нарушив пределы быта и правила жизни своих предков, учиться, осваивать науки. Историю собственных скитаний Александр Иваныч рассказывает автору. Теперь он надеется выдержать экзамен на сельского учителя и служить в церковно-приходской школе. Такое место ему обещано в Новочеркасске.
Как обычно у Чехова, персонаж показан через взаимоотношения с русским — автором рассказа. В облике Александра Иваныча Чехов отмечает «и толстые губы, и манеру во время разговора приподнимать правый угол рта и правую бровь, и тот особенный маслянистый блеск глаз, который присущ одним только семитам» (257). Это меланхолический, деликатно-нервный человек с «детскими, ласковыми глазами» (256). Он постоянно нервничает: «испустил носом протяжный, очень печальный вздох» (255); «виновато вздохнул» (255); в ранних редакциях: «виновато крякнул» — (546); «он вздохнул и продолжал» (256); «пожал одним плечом и вздохнул» (258); когда рассматривал оторвавшуюся подошву башмака, «долго морщился, вздыхал и причмокивал» (266).
Александру Иванычу свойственна своеобразная меланхолическая патетичность с оттенком самоутверждения:
« — С самого раннего детства я питал любовь к учению,— начал он таким тоном, как будто говорил не о себе, а о каком-то умершем великом человеке» (257).
Дальше — еще, после очередной доли рассказа о себе, своих свойствах: «Сказав такую умную фразу, бывший Исаак от удовольствия поднял правую бровь еще выше и поглядел на меня как-то боком, как петух на зерно, и с таким видом, точно хотел сказать: «Теперь наконец вы убедились, что я умный человек?» (258).
Чехов ошибся в своем предположении о дальнейшей судьбе встреченного в монастырской гостинице: «этот человек никогда не будет иметь ни своего угла, ни определенного положения, ни определенной пищи» (262). На самом деле точно установленный прототип героя «Перекати-поля» А.Н.Сурат со временем определился в жизни. В рассказе он жаловался на «сильное психическое расстройство» и ссылался на доктора, сказавшего, что у него будет чахотка. Однако действительный Сурат прожил на свете по крайней мере лет семьдесят (известно его письмо о встрече с Чеховым, датированное 1935 г.— VI, 675).
В рассказе, кроме всего прочего, заключена всерьез занимавшая Чехова проблема — проблема перемены веры. По этому поводу автор предполагает в персонаже сильные сомнение и тревогу.
Однако точнее будет сказать, что произошла не смена конфессиональной принадлежности, а подлинное обретение веры. Характерна одна из реплик Александра Иваныча: «Я, знаете ли, до последнего времени совсем не знал бога. Я был атеист» (261).
Чехов держится в рассказе сочувственного, понимающего тона. Лишь одна деталь здесь способна показаться осудительно-колючей: «Александр Иваныч снял пальто и остался в одной сорочке с вышитым русским воротом и с шерстяным поясом» (261).
Но не в беглой детали дело. Сейчас самое время ненадолго вернуться к «Тине» и вспомнить слова Сусанны Моисеевны: «Я его несколько раз в обедне видела. Что вы на меня так глядите? Я очень часто бываю в церкви! У всех один бог. Для образованного человека не так важна внешность, как идея... Не правда ли?» (364—365).
Можно ли так думать, так понимать, так жить, с точки зрения Чехова? Пожалуй, к словам насчет «внешности» и «идеи» он мог бы присоединиться. Но все же обращение героев «Тины» и «Перекати-поля» вызывает у Чехова, скажем так, смешанные чувства. Полного доверия нет. В записной книжке встречается такое: «присяжного поверенного выкреста назвали жидишкой» (XVII, 97). Отчего-то зацепило, выделилось из потока ежедневных впечатлений. Спустя десятилетие после «Перекати-поля» Чехов помечает в дневниковых записях 1897 г.: «Легкость, с какою евреи меняют веру, многие оправдывают равнодушием. Но это не оправдание. Нужно уважать и свое равнодушие и не менять его ни на что, так как равнодушие у хорошего человека есть та же религия» (XVII, 224; перенесено из записной книжки).
Здесь надо сослаться на два важных для Чехова момента. Один — его всегдашняя неприязнь к любой форме притворства, самообмана. Вблизи приведенной записи о евреях, меняющих веру, сделана другая: «19 февр. обед в «Континентале» в память великой реформы. Скучно и нелепо. Обедать, пить шампанское, галдеть, говорить речи о народном самосознании, о народной совести, свободе и т.п. в то время, когда кругом стола снуют рабы во фраках, те же крепостные, и на улице, на морозе ждут кучера,— это значит лгать святому духу» (XVII, 225).
Другое — отношения Чехова с религией. Он убежден: «Между «есть бог» и «нет бога» лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец» (XVII, 224). Сознательные отношения человека с религией скорее насущно искомое, а не данное. Религия для Чехова не в причисленности к той или иной конфессии, а в потребности высшего смысла, поиске вечного и мудрого в бытии людей. В его письме к В.С.Миролюбову конца 1901 г. сказано: «Нужно веровать в бога, а если веры нет, то не занимать ее места шумихой, а искать, искать одиноко, один на один со своею совестью...» (Письма, X, 142). Полагаю, Чехов говорил и о себе, даже прежде всего о себе. Не будем забывать, что бывший Исаак представлял собой «многие тысячи евреев, для которых всегда было вечным вопросом, альтернативою: или отпадение от Моисея, или постоянное и неизбежное горе горькое, и которых простая боязнь жизни заставила покинуть шатер отцов своих и вступить в новый круг идей и верований»,— я привел часть отчета о разговоре с Суратом в Ростове-на-Дону, отчета, сделанного московским журналистом в начале века. [5] Сурат признался, что не нашел в себе отваги прямо сказать Чехову о причинах перемены религии: «Уж очень неприглядно, до жуткости грубо было бы такое голое, шкурное объяснение... И он «брехал» Чехову, как он выразился по-южному». [6]
Пост N: 1183
Зарегистрирован: 03.11.06
Откуда: Германия, Лейпциг
Отправлено: 29.10.07 20:38. Заголовок: Re:
В записных книжках есть еще два наброска, не развернутые Чеховым в его произведениях:
1. «Мне противны: игривый еврей, радикальный хохол и пьяный немец.» (XVII, 68 и 169);
2. «В молодости ушла с евреем-доктором, имела от него дочь; теперь ненавидит свое прошлое, ненавидит рыжую дочь, а отец все еще любит и ее, и дочь, и ходит под окнами, полный, красивый.» (100).
Разбросаны по записным книжкам и почти все не раз повторяются там когда-то услышанные или изобретенные самим Чеховым смешные фамилии: «Еврей Перчик» (XVII, 10, 58, 163); «Фамилия еврея: Чепчик» (XVII, 53, 161); «еврей Цыпчик» (XVII, 87); «провизор Проптер» (XVII, 53, 161); «Розалия Осиповна Аромат» (XVII, 53, 161); «маленький, крошечный школьник по фамилии Трахтенбауэр» (XVII, 60, 132, 164).
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 9
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
Установка аватара
Помощь
- участник сейчас на форуме